Фишт — долгий путь к мечте

День девятый. Черкесский перевал — приют Фишт — Большой Фиштинский ледник

День девятый

Глава о дяде Рафике и сбывшихся мечтах.

Утро выдалось на славу. Безоблачное небо манило своей бездонной голубизной, а кристально чистый воздух позволял видеть даже самые далёкие вершины. Скорее вверх, пока погода не испортилась! Подбадривая себя, я очень скоро дошёл до соединения с основной тропой.

Раннее утро. Долина Пшехашки и гора Шесси вдали

Это даже не тропа, это почти дорога! Будь она чуть пошире, тут бы и на машине можно было бы проехать. Эта старая черкесская дорога — традиционное место сброски к морю почти всех туристических групп. Этим же путём обычно спускаются с Фишта мои друзья спелеологи, в один голос отзывающиеся о ней, как о «весёлом спуске», а посмотрев мою фотографию с широкой тропой посреди стройных саблевидных буков, в один голос восклицают: «А, так это же тропа на Бабук-Аул! Какие воспоминания!»

Дойдя до скального участка, где со стены падает струйка водички, я вскипятил на гексокухне воду и приготовил на завтрак пару быстроприготовимых супчиков. Мимо на спуск прошли один за другим два туриста, которые обменялись со мной утренним приветствием, и старичок с посохом и котомкой, который прошёл молча. Было немножко странно слышать чужие голоса после стольких дней одиночества. На мою природную неразговорчивость наложилось ещё и что-то вроде отчуждения, так что пускаться в разговоры с кем-либо совсем не тянуло.

На подходах у Черкесскому перевалу

Между деревьями на фоне далёких скальных обрывов завиднелась седловина с едва различимыми фигурками людей. Должно быть, Черкесский перевал. Вот и последние деревья позади, справа торчит острая скалистая верхушка горы со смешным названием Маврикошка, дальше резкий поворот вправо — внизу в узкой лощине лежал снег, но он уже не вызывал у меня такой детской восторженности, как раньше — и, наконец, я на перевале. Бросаю рюкзак рядом с маленьким обелиском в виде пятиконечной звезды в память воинам Великой Отечественной войны. Всё! Лес кончился и в ближайшие два дня его не будет. Ну, почти не будет. Те несколько сотен метров лесной тропы, что будут перед приютом Фишт, можно не считать.

У Черкесского перевала пасутся лошади. Их хозяева живут в балаганах неподалёку

Вот они, Фиштинские стены! Я водил взором в поисках возможного подъёма, ведь я ещё пока не решил, каким путём буду забираться на вершину. «Спелеологи забираются на Фишт откуда-то с юга, но похоже что не здесь», — рассуждал я разглядывая стометровые отвесы. А далеко на востоке, за неровной грядой Водораздельного хребта, пробиваясь силуэтами сквозь встречный поток солнечных лучей, стояла цепь остроконечных вершин — самых западных трёхтысячников Кавказа, сердце Кавказского заповедника. «Сколько дней, интересно, отсюда до них идти?» — ещё пока только на подсознательном уровне формировалась новая цель, новая мечта...

Со стороны Белореченского перевала подошла большая группа детей и остановилась на привал. Они были весьма удивлены, узнав, что я иду один аж с самого Аутля (на самом деле, конечно, намного дальше, но я не стал вдаваться в подробности). Я то и дело ловил на себе восторженные взгляды как бы снизу вверх, впрочем, так могло казаться потому, что я стоял на возвышенности. Достав фотоаппарат, и прикрутив к нему сверхширокоугольник, делаю снимок против солнца, который, как потом выяснилось, получился совершенно бездарно, и, не дождавшись, пока группа уйдёт вниз, я направился к Белореченскому перевалу.

Тут же чуть ниже показались ветхие деревянные домики — пастушьи балаганы. Там жили. Причём было ясно, что живут основательно и не один день: кое-где виднеются загородки с курами, бегает детвора, на верёвках сохнет бельё, поодаль в хаосе камней, тонущих в зелени, пасутся лошади. Откуда-то сверху металлической трубой протянулся примитивный водопровод.

— А видел, видел ямы? — пацанёнок лет шести бегал вокруг и искал, кажется, потерявшуюся корову. — Это воронки от снарядов!

— Да? Ничего себе! — и действительно, кое-где в траве видны были округлые глубокие ямы непонятного происхождения.

Тропа шла пологим траверсом, обходя Фиштинский массив с юга. Справа были видны бескрайние горные леса Сочинского района, из которых заметным возвышением вставала лысоватая гора Амуко, похожая немножко на Аутль.

«Каменное море» на южных склонах Фишта. Вдали видны горы Сочинского причерноморья

Эрозия из столетия в столетие камень за камнем съедает горы. Особенно этот процесс быстр на южных обрывистых склонах, интенсивно прогреваемых горячим южным солнцем даже в зимнее время, потому что снег не держится на них из-за крутизны. Частое замерзание воды и последующее таяние льда в трещинах между скалами приводит к ослаблению хватки, с которой камни держатся друг за друга. Вот наступает весна и лёд, благодаря которому уже только и держится скала на своём месте, окончательно тает. Скала с грохотом рушится вниз, пролетает стометровый отвес, падает на крутые травянисто-осыпные склоны и катится вращаясь с ужасной скоростью, подминая под себя чахлые кусты и вырывая с землёй траву. Какая-то часть из упавших камней долетает до широкого выполаживания внизу, где сейчас идёт тропа. Так и образовался под южными обрывами горы Фишт характерный рельеф, называемый «каменным морем». Я сразу узнал это место по иллюстрации из книжки Лозового и тут же сделал снимок, почти в точности совпадающий с этой иллюстрацией.

У Белореченского перевала стоит большой камень, на котором приколочено с десяток табличек от различных организаций края в честь воинам — защитникам перевала. Чуть впереди — ещё один окружённый заботливо уложенными камнями металлический с пятнами ржавчины монумент с единственной табличкой на нём.

В который раз я поражаюсь буйству природы и пестроте цветущего ковра под ногами. Цветов здесь было ещё больше, чем у озера Хуко, а среди них, говорят, много очень редких видов и даже эндемиков, то есть тех, что растут только здесь и нигде больше.

Памятник воинам на Белореченском перевале

Вокруг — непередаваемое разнообразие цветов и расстений. А за перегибом уже показался Оштен

С перевала впервые стал виден Оштен. Относительно гладкие зелёные склоны разительно отличали его от скалистого Фишта, хотя по высоте они почти одинаковы. Теперь тропа медленно начала спускаться к тёмным покрывалам лесов, распластавшихся в долине реки Белой, там, где находится приют Фишт.

Едва погрузившись в тень лесов, тропа почти тут же снова вынырнула на полянку и слева показалась конечная часть громадного ущелья со снежными полями Малого Фиштинского ледника. На отвесных 300-метровых стенах виднелись мокрые следы от стекающей по ним воды, а в более позднее время, как я потом узнал, со стен срываются несколько водопадов, не уступающих по высоте известным водопадам к западу от массива. Вода, пролетев несколько сотен метров, вонзается в огромный снежник, пробуравливает его у стены и, протекая под всем снежником, вытекает ручьём из крошечного грота. Тропа на ледник нашлась чуть подальше у большого камня с маркировкой.

Я остановился на развилке в раздумье. Как много мест, куда хотелось бы сходить! Незнание томило душу, вызывало дискомфорт и побуждало к действиям. «Нет, сейчас, пожалуй, нет времени на незапланированные прогулки. Я сюда обязательно вернусь ещё и основательно всё посмотрю.» И, кстати, ровно через год мне действительно удалось всё там основательно посмотреть и поизлазить. Но это отдельная история...

Малый Фиштинский ледник (на снимке видна только его нижняя часть) окружён высокими отвесными скалами

Широкая троговая долина реки Белой

Тропа шла по крутому склону, поросшему смешанным лесом, но на удивление много встречалось хвойных пород. Кое-где склон был покруче, так что деревья не росли на нём, и оттуда открывался великолепный вид на долину реки Белой. Широченная долина со сглаженным в сечении профилем простиралась прямо внизу, а вдали она резко становилась более узкой, обозначая таким образом границы древнего ледника. Тысячи лет назад огромные массы льда, двигаясь и сдирая склоны и неровности дна, выработали такую сглаженную и широкую долину, оставив ниже по течению навалы из обломочного материала — морены.

Шаг за шагом ноги несли меня сквозь сказочный лес, где дорожки покрыты коричневым ковром сосновых иголочек, а мохнатые камни источают изумрудными ручейками живительную влагу. Миновав огромный камень с двумя-тремя табличками в память о погибших альпинистах, я пересёк ручей по каменному мостику и оказался на широкой ровной поляне перед двумя двухэтажными домиками. На деревянном столе на улице орал приёмник, чуть поодаль под навесом собралась, мелькая разноцветными одеждами, большая группа детей, а около дальнего дома, заведя руки за спину и, то и дело поглядывая на небо, сновал туда-сюда с видом хозяина усатый мужик в полурасстёгнутой рубахе.

— Меня зовут дядя Рафик, — представился он после того, как я спросил у него, сколько тут стоит переночевать. Спросил я просто для интереса. Ещё было только четыре часа и остановиться на ночёвку я планировал только где-то под вершиной, как можно выше.

— Остановиться в приюте стоит 15 рублей. Заходи, располагайся.

— Да нет. Я ещё сегодня на Фишт хочу подняться.

— На Фишт тебе сегодня не успеть. Палатка то есть? Откуда идёшь то?

— С Пшиша.

— Откуда-откуда? — Он не то что не расслышал, а скорее всего не понял или подумал, что я что-то перепутал. Есть посёлок Пшиш, одноимённая река, но есть и высокая гора Пшиш на Западном Кавказе. И всё это находится достаточно далеко от Фишта.

— Это посёлок на железнодорожной ветке Туапсе — Белореченск. Там хребет Каратянский Семашхо. Потом гора Сосновка, Шесси, Отдалённый... — перечислял я основные пункты моего маршрута, — Аутль, Хуко, теперь вот на Фишт иду...

— Ты, наверно, чего-то ищешь, — сказал он после некоторого молчания. — Пошли, поешь.

— Да нет, спасибо, у меня есть продукты. Да и времени мало...

— Давай, давай! Пошли!

Он направился к открытой двери. Я прислонил рюкзак к камню и вошёл за хозяином приюта в тесноватую комнату без окон, но светлую из-за настежь открытой двери. Полноватая женщина — его жена — налила мне ароматного супа и сама села за стол. Тут уже уплетал обед мальчуган лет семи — его сын. В дальнем углу молча жевал угрюмый бородач, который оказался местным спасателем: «ходят тут на Фишт в одиночку, потом спасай их...» — читался в его глазах немой укор. На второе мне насыпали полную чашку гречки с тушёнкой — даже больше, чем я хотел съесть. Не люблю я мясо. У меня даже из продуктов ничего мясного не было, только рыбные консервы. Но из уважения я съел всё.

Дядя Рафик то и дело прислушивался и со словами «кажется, летит» выбегал наружу и смотрел на небо. Оказывается, они ждали вертолёт с провизией, но пока я был там, он так и не прилетел. Я также с удивлением узнал, что нахожусь в Кавказском Государственном заповеднике. На моих картах граница заповедника проходит как раз вдоль тропы через Белореченский перевал и приют Фишт, но похоже за последнее время значительная часть Фиштинского массива тоже стала заповедной.

Поблагодарив за вкусный обед, я вышел и, разминая уставшие ноги, смотрел по сторонам и вверх — на вершину. Всю предыдущую часть пути вершина пряталась за скалы или в облаках и только здесь показалась впервые. Цепочка непрерывных отвесных скал, тянущихся до самого верха, виднелась за соседней моренной грядой с редкими, но высокими соснами. Чтобы посмотреть на вершину приходилось довольно сильно задирать голову — перепад высот здесь был больше километра. В бинокль там можно было разглядеть какую-то конструкцию — то ли обелиск, то ли триангуляционный пункт. А дядя Рафик сказал, что в соответствующую погоду с приюта можно слышать голоса людей на вершине.

— Тропа на Фишт идёт во-о-он под теми красными скалами.

У меня холодок пробежал по телу. Тот склон отсюда выглядел весьма сурово. «Можно ли там подняться без снаряжения?»

«Тропа простая, — успокоил меня смотритель. — Ах ты чёрт!» Это мальчишка зацепился за провод, свисающий со стола, приёмник грохнулся на землю, а виновник происшествия тут же смылся в ближайшие кусты. Ор музыки замолк и стало слышно слабое журчание ручья и шёпот ветра. Что-то бормоча себе под нос, наверное ругательства, дядя Рафик безуспешно пытался оживить аппарат путём потрясывания, вынимания-вталкивания батареек и пощелкивания выключателя.

Я смотрел на него и даже как-то завидовал и ему, и тем людям, что живут здесь и имеют возможность каждый день наблюдать великолепные горные красоты, суровую переменчивую погоду, воодушевлённые и счастливые лица восходителей, а также, задрав голову, смотреть на вершину и мечтать. Да, к сожалению, только мечтать, так как работники приюта вряд ли могут надолго покинуть своё место.

Тропа шла по ровному полю сквозь тоннель из травы, минуя небольшие рощицы и обходя огромные эрратические, то есть принесённые сюда ледником из других мест, валуны. Ледники движутся, текут словно реки, но настолько медленно, что глазом не заметить. Древний ледник, заполнявший здесь всю долину, нёс внутри себя и на своей поверхности упавшие на него скальные обломки, а когда он растаял, камни остались лежать разбросанными по равнине, напоминая о существовавшем здесь в древности оледенении.

Самые истоки реки Белой недалеко от приюта Фишт

Вот тропа последний раз пересекает ручей, который является на самом деле рекой Белой. Ещё в далёком детстве я часто задумывался, откуда текут реки. Мимо нашего города протекает река Белая, шумная, но обычно не слишком полноводная. Только после сильных дождей или весенней оттепели она вдруг заполняет всю широкую пойму, затопляя островки, неся коряги или обломки льда. Мне говорили, что она берёт начало где-то в горах, где снега есть круглый год, и я мечтал, что когда-нибудь дойду до самого истока и посмотрю, на что он похож. Что ж, вот и ещё одна мечта детства осуществилась. Реку Белую здесь можно перейти не замочив ног, но было так жарко, что я разулся и походил несколько минут босиком по камням в ледяной воде.

От реки сразу же начинается крутой подъём серпантином по сглаженному склону, поросшему почти такой же высокой травой. Внизу целиком завиднелась поляна вокруг приюта. Стоя в тени берёзы, одиноко растущей у тропы, накручиваю телеобъектив, чтобы сделать снимок. «Прощай, приют Фишт! Когда это мы увидимся снова?»

Тропа на Фишт-Оштеновский перевал, описав широкий зигзаг, скрывалась где-то наверху, за перегибом. Туда я пойду завтра, если спускаться буду тем же путём. «На что, интересно, похож перевал? Путь по ту сторону перевала, должно быть, совсем не такой, как здесь», — думал я, вглядываясь в карту. А тропинка на Фишт уходила влево куда-то под скалы.

Приют Фишт. Разбросанные вокруг каменные валуны принесены сюда древним ледником

Трава становилась всё ниже и ниже и уступила место осыпи, а в одном месте пришлось пересечь небольшой снежник. Скалы возвышались теперь почти над самой головой, казалось, до самого неба, где медленно парили две-три изящных птицы.

На самой большой осыпи тропинка исчезла совсем. Я уж подумал было, что снова ошибся дорогой, но успокоился, обнаружив, что вместо тропы теперь идёт цепочка турчиков: пирамидки из камней сливались с серой каменной массой осыпи и были почти не видны издалека. Когда я терял путь, то шёл по грязным отметинам, оставленным на камнях башмаками предыдущих восходителей.

Вдруг послышался голос. Откуда-то сверху долетали приглушённые обрывки фраз, но слов разобрать было нельзя. Я остановился, всматриваясь в окрестные склоны. Осыпь вела в поднебесье до высоты самых высоких виденных отсюда скал и упиралась в небольшие отвесы с зелёными травянистыми прогалинами. Неожиданно одна из цветных точек не самом верху пошевелилась. Как же обманчиво в горах чувство расстояния! В бинокль было видно, что сверху спускается группа из пяти-семи человек.

Мы встретились только через 20 минут. «Куда же на ночь глядя? Магазины все уже закрыты!» — сказал веселым голосом парень моего возраста с располагающим к доверию лицом. По возрасту это, похоже, были студенты и только руководитель группы был значительно старше. От него я узнал, что наверху не будет проблем с водой и что на вершину хотя бы без альпенштока никак не забраться. «Очень опасно! На самом склоне бараньи лбы: упадёшь — разобьёшься. Мы даже связывались в одном месте.» Они спросили, есть ли у меня палатка, после чего мы распрощались и каждый пошёл в свою сторону.

Путь по осыпи оказался не таким сложным, как виднелось издалека. Только в самом верху, забираясь на террасы, пришлось помогать себе руками. Дальше стало проще. Луга чередовались со скалами и идти можно было почти в любом направлении. Я держался по максимуму левее, ближе к обрывам, чтобы постоянно наблюдать меняющуюся панораму восточных гор. В одном месте узкая скальная полка вела к основанию стены и я специально прошёл насколько возможно до дальней части, чтобы ощутить себя в некоторой степени альпинистом. Справа была почти вертикальная стена, влево вниз уходил немыслимой крутизны большой снежник, а далеко на востоке открывалась величественная панорама высоких скалистых гор.

Подъём на Фишт исключительно красив и интересен

На склонах Фишта можно найти множество окаменелостей

Основная тропа, как я узнал через год, проходит значительно правее и поэтому тогда я даже не заметил удобную для ночлега висячую долину со следами стоянок спелеологов, и продолжил подъём вдоль восточных отвесов, забираясь на гигантские каменные ступени и перешагивая узкие бездонные трещины в известняковой породе. Известняк — это окаменелые останки древних организмов, накапливавшихся на морском дне. В этом было легко убедиться своими глазами: я то и дело находил под ногами камни с характерным рельефным рисунком морских раковин — аммонитов. Известняк относительно легко растворяется в воде, поэтому Фиштинский массив, можно сказать, весь дырявый и пористый, пронизанный многочисленными пещерами и карровыми трещинами.

Вершина Фишта с севера окружена вечными снегами Большого Фиштинского ледника

И вот, когда уже небо начало заливаться розоватым предзакатным светом, я перевалил через очередной перегиб и увидел, наконец, огромные, занимающие большую часть склона, снежные поля, полосатые от дождевых ложбинок — Большой Фиштинский ледник. Это было совершенно неожиданное зрелище, резкая перемена обстановки: до этого снега почти не было, только луга, да скалы и вдруг снегом оказался покрыт почти весь склон. И несмотря на перенасыщенные впечатлениями последние дни, во мне ещё осталась способность удивляться и восхищаться. Ещё тому причиной, может быть, является продуманная постепенность маршрута. Ведь, наверное, я не радовался бы так Аутлинскому снежнику, если бы побывал перед этим на Фиштинском леднике.

С волнующим чувством я занёс ногу над бугристой грязноватой поверхностью и ступил на ледник. Холодный ветерок стекал по снежному склону и приятно холодил разгорячённое от подъёма лицо. Я почему-то ожидал увидеть под ногами лёд, но оказалось, что ледник внешне ничем не отличался от снежника, виденного мной на Аутле три дня назад, только, конечно, гораздо больше по площади, да в верхней его части ещё издалека виднелась большая поперечная трещина — бергшрунд. «По-видимому, ещё слишком рано и весь ледник покрыт нерастаявшим зимним снегом», — подумал я.

Холодок уже начал просачиваться сквозь подошву ботинок. Солнце скрылось за перегибом, погрузив в тень весь северный склон, и тут же усилился ветер, став пронизывающе ледяным. Благодаря естественным бугоркам на снежной поверхности, идти было несложно даже по довольно крутым участкам и мне удалось довольно быстро добраться до широкого заснеженного плоскогорья. Здесь находился ледораздел: правая ветвь ледника спускалась в котловину на западе, а левая уходила на восток в ущелье, откуда я только что поднялся. С юга резким взлётом склона стоял предвершинный хребет со скальными выходами — «бараньими лбами». Едва заметной полоской виднелись чьи-то следы, траверсирующие снежный склон от «бараньих лбов» до верхушки гребня. «Нет, на вершину мне без ледоруба не забраться», — рассудил я, рассматривая склон в бинокль.

Фишт и ледник в вечерних тонах. Внизу стоит моя палатка

Моренные холмы к северу от ледника были частично свободны от снега и я направился туда в поисках места под палатку. Здесь, в окружении невысоких холмов, ветер дул с меньшей силой. Я облюбовал ровное местечко в двух шагах от края ледника и потратил некоторое время на выковыривание камней, торчащих из земли с жухлой прошлогодней травой, правда теперь на месте камней зияли дыры, но это ещё можно было пережить. Рядом была какая-то яма глубиной с метр, явно кем-то непонятно для чего вырытая в камнях, но готовить ужин на её дне было удобно, так как стенки ямы защищали от ветра.

Я уже успел палатку поставить, а вода в котелке всё никак не закипала. Ветер всё же проникал даже на дно ямы, а готовить в палатке я не хотел бы, потому что тогда все вещи пропитались бы этим едким дымом от сухого горючего. Подложив на подставку еще одну таблетку гекса, я остался сидеть рядом, стараясь заслонять собой ветер.

Вечер. Луна взошла над Чугушем

Солнце скрылось за высокими зубчатыми скалами, похожими на хребет динозавра, а на предвершинные склоны наползли длинные тени. Засыпав макароны в наконец-то закипевшую воду, я ставлю котелок в палатку — пусть настаивается — а сам беру фотосумку и бегу на ближайший холм сделать пару снимков, пока солнце ещё не скрылось за горизонтом. Наверху меня тут же обдало пронизывающим ледяным ветром. Зубы стали отбивать чечётку, то и дело им вторили подёргивающиеся от холода плечи, ноги тоже пытались пританцовывать в такт, но я их быстро усмирил, — а ведь я надел всё, что у меня было!

Далеко на горизонте, левее освещённой красными закатными лучами скальной башни Фишта, погрузившиеся в вечернюю тень стояли стеной скалистые и лесные хребты Кавказского заповедника. Над ними взошла полная луна. Картина была столь сказочная, что я даже на пару мгновений забыл о холоде. Второпях сделав два снимка, я поспешил вниз, в тепло палатки...